- Оплетает тенью ночные горы, так горчит полынь, так зовёт на волю, - приговаривал Хайден, просовывая в шалашиком сложенные дрова костерка новые ветки. Раздалось шипение: где-то дерево было отсыревшим; сквозь кору одной из веток просочилась и запузырилась влага. – И пусть вкус её мне всё чаще горек, я своей вовек благодарен доле… Ай! – от неосторожного движения он ткнулся пальцами в горячее обугленное дерево. Отдёрнув руку, Хайден отшатнулся от костра и сунул обожжённые пальцы в рот.
Он поднялся с корточек, попереступал с ноги на ногу, разминая затёкшие мышцы. Посмотрел вверх: тёмное покрывало укутало Грозные горы. Пройдут часы, прежде чем оно будет сдёрнуто.
- Хороша была бы мягкая постель да тёплое одеяло! – менестрель закрыл глаза, представляя небольшую уютную комнату на деревенском постоялом дворе. Он отмылся от дорожной пыли и грязи, и греется у очага. Раздаётся стук в дверь, и хозяйская дочка вносит поднос с подогретым вином, головкой сыра и домашним хлебом, приготовленном с утра. Хлеб уже остыл, но по-прежнему мягок – не те сухари, которыми Хайден питается в дороге. А, забыл: у девчонки светлые волосы и веснушки на белой коже.
Менестрель открыл глаза.
Тёмное небо над горами. С одной стороны – цепь возвышающихся гор, с другой – бескрайние просторы юга Империи: всё-таки он не настолько углубился в горы. На более-менее скрытом от ветров поднимающимися холмами и, главное, сухом участке – потрескивающий костёр и его немногочисленные пожитки: бережно замотанная в кусок ткани лютня, припасы, сброшенный с плеч плащ.
- Вот тебе твой хлеб, вот тебе твоя постель, - усмехнулся Хайден.
Спать не хотелось. Зато хотелось общения. «Орсинка, конечно, не Единый весть какой собеседник, но хоть послушать могла», - приуныл менестрель, подбирая с земли лютню и разворачивая шершавую, грубоватую ткань. От мыслей об отправившейся по своим делам телохранительнице он загрустил. Потянуло на лирику, потому и струны запели грустную мелодию, а сам Хайден – песню, любимую путниками, оставившими свой дом.
Он сидел на плаще, наигрывая мелодию и по настроению пропуская куплеты. Ожог уже не кусал пальцы, но там, где они соприкасались с натянутыми струнами, подушечки немели.
- …Конь ждал у ворот, жена - просила остаться с ней.
Но сколько бы меня ни сталкивали с тропы,
Я вижу свою дорогу, я вижу свет, - допел Хайден последний куплет, но продолжая наигрывать мелодию.

Менестрель был погружён в себя и убаюкан звучанием своей же лютни, согретый близостью огня и занятием, к которому всегда лежала душа. Глаза его были закрыты. И, растворённый в ощущениях самодостаточности и тепла, он никак не ожидал услышать чей-то голос, помимо своего.
Мелодичный голосок вызвал бы у Хайдена улыбку, одобрительный кивок да прилив хорошего расположения духа. Не прозвучи он над ухом уединившегося в горах менестреля.
- Будь я четырежды Творцом проклят и трижды Предками прощён, - первым делом вырвалось у него. Как обычно, слова опередили другие реакции. Но и сердце похолодело от чувства опасности, руки и ноги стали ватными.
Хайден обернулся на голос, и оторопь снова охватила его, уже от удивления. Хрупкая девушка с золотистой копной пышных волос среди монолитных скал и темноты ночи казалась видением. Взгляд менестреля прошёлся по милому лицу незнакомки, по изящной фигурке.
- Я… кхм, сплю? – собственный голос казался чужим, хриплым, словно этот полуутвердительный вопрос произнёс кто-то третий. Менестрель почувствовал, что напряжёнными пальцами вцепился в деку и гриф драгоценной лютни. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь расслабиться, но не сводил глаз с чудной девушки.
- Хороший? Плохой?.. – Халле поднялся на ноги, с трудом ощущая в себе себя и не совсем понимая суть вопроса. Девушка не была похожа на готовую ограбить менестреля разбойницу, равно как и на зарабатывающую собой прелестницу с обочины дороги, равно как и… ни на кого! Разве что на видение. Да. На сон.
- Кто ты? – чувство опасности более не преследовало Хайдена, уступив место обычному любопытству. Он чувствовал себя героем столь любимых им же сказок. Осознав это, менестрель ощутимо расслабился и даже рассмеялся.
- Главный герой, молодой талантливый музыкант, к своему удивлению, видит в диких, одиноких горах юную деву той красоты, которую редко встретишь у людей. «Кто же ты, прелестное создание?» - спрашивает у неё наш менестрель. – «Надеюсь, что я сплю, потому что иной случай может быть только один: я тронулся умом», - добавляет он, подмигивая, - Хайден вслед своему герою, подмигнул. – Ну и напугали же Вы меня, юная леди, - он сделал шаг навстречу, протягивая руку в пригласительном жесте: раз уж это сказка, следует играть по её правилам; прекрасную деву стоит пригласить к костру. - Я уж было подумал, что разбойник… Уберегите меня Изначальные!!
Полное ужаса восклицание вырвалось у Хайдена, когда он обратил внимание на тёмные очертания чего-то большого за спиной девушки.
- Этого не было раньше! Что это?.. – в страхе Хайден прижал одной рукой к себе лютню, а другой – обхватил незнакомку за плечи и задвинул себе за спину. Сам он, впрочем, тоже был бы не прочь куда-нибудь спрятаться от ходячих гор… или чем был этот внезапно выросший валун?

Отредактировано Хайден Халле (9 сентября, 2011г. 00:52:44)

Раздался глухой звук – и на менестреля дохнуло сухим воздухом. Будто деревенская прачка встряхнула над маленьким Хайденом цветастым тканым ковром, а вместо пыли и затхлости, слетающих с его лоскутов, кожи человека коснулся горячий воздух Пустынных земель.
- Ох, - выдохнул Халле, зажмурившись. На секунду ему показалось, что то был большой дракон, смешком или хмыканьем отреагировавший на действия суетливого человечка.
«Ну да, дракон. Хайден, дурак, проспись». Менестрель открыл глаза. Сначала тёмнота подсунула ему клубок неразличимых очертаний, но вскоре нитки сами стали распутываться, показывая картину такой, какой она и должна быть.
- Чтоб мне Императором родиться… - прошептал менестрель, смотря на дракона. Сложно было сказать, чего в словах сквозило больше: страха или восторженного трепета. Но опустившаяся на плечо тёплая ладонь девушки («Значит, всё же не иллюзия!») заставила страх уйти. Как в детстве мама гладила его по голове, когда он боялся теней и темноты – и страх уходил, пристыженный.
В действиях девушки, в её лёгких поглаживаниях была такая ласковая мудрость и взрослость, что Хайден усомнился: а столько ли лет этой красавице, на сколько она выглядит? Отчего же менестрелю казалось, что золотоволосая полна мудрого спокойствия и ласки, не присущей молоденьким девушкам, с которыми так любил общаться менестрель, прибывая в очередной город?
- Я всегда… мечтал увидеть дракона! – теперь Халле с благоговением и жадностью смотрел на ставшую различимой в мягком свете костра чёрную чешую. – Вулкан… Честь для меня, - Хайден поклонился, низко опустив голову. - В своих мечтах и воображении я всегда живо представлял, как выглядят драконы; сочиняя песни и сказки, мне не стоило особого труда описать их так, чтобы слушатели поверили в то, что молодой певец видел драконов своими глазами. Но… стоит увидеть вас вживую! – мужчина легко рассмеялся, смущённый своей сбивчивой речью.
Он, с детства любивший легенды, многое мечтал увидеть своими глазами. Белокаменный Иллифин, истинный облик – или хотя бы самого! - крылана, паруса кораблей в Морвейне, песчаную бурю над Аль-Руеной, гордых древних драконов и тысячи других чудес, которые только, подобные сонме драгоценных камней, несёт в своём подоле Эрда, придерживая его одной рукой и потому щедро их рассыпая. А, увидев что-то, Хайден радовался, как ребёнок, и увиденное ещё долго согревало его сердце.
- Рассвет, - зачарованный, пленённый чудесной разворачивающей на его глазах сказкой, менестрель обернулся к золотоволосой девушке. Он перехватил её маленькую ладонь и потянул к костру, то и дело оглядываясь на Вулкана («Дракон же! Дракон!») и свободной рукой украдкой пощипывая себя за бок.
Привыкший к похвале и любивший самодовольно с ней соглашаться, на сей раз Хайден смутился. Девушка назвала его «светлым душой», «добрым». Знавший цену словам и различавший, когда словесная монета была полна примесей, а когда – состояла из чистого золота , Халле не посмел лживо-скромно отнекиваться. Лишь голову склонил в немой благодарности.
Мужчина подвёл золотоволосую к костру и положил ладони ей на плечи, показывая, что она может опуститься на расстеленный на земле плащ. Сам он сел рядом, переложив лютню себе на колени.
- Долгой будет моя собственная сказка, Рассвет, - улыбнулся менестрель. – Моё имя – Хайден, и я певец и собиратель легенд, путешествующий по миру. В городах и деревнях Империи те, кто слышал мою музыку, называют меня Воробьём – кто ласково, кто насмешливо. Сейчас я путешествую по югу, а в горы забрался, чтобы не наткнуться на разбойников, и чутьё повело меня дальше. Видно, не зря, - рассмеялся Халле, подняв руку и смущённо проводя по волосам. Он увидел рукав своей рубашки и заметил, что в районе запястья ткань была прожжена: видимо, когда он неаккуратно сунул руку в самый огонь…
- Новая заплатка… - пробормотал он, потянув за край рукава и фыркнув. Но тут же взор его обратился к чудесной девушке, сидевшей рядом. Отчего-то от её присутствия становилось теплее не только на душе, но и физически, даже земля и камень были не такими холодными ; Хайден списал это на близость Вулкана. Пламя костерка плясало и отбрасывало свет на медовые волосы девушки, где-то золотя их искристыми всполохами, а где-то – окрашивая в тёмный, густой цвет шафранной пряности. Менестрель уже прикидывал, какими словами можно будет описать необычайную девушку в балладе или сказке.
- Итак, Рассвет. Твоя очередь отвечать на вопрос, - улыбнулся мужчина. - Миловидная юная девушка путешествует по горам в компании дракона… Я сгораю от любопытства, как так получилось! – Хайдену и в самом деле нетерпелось узнать, что Вулкан и его спутница делали здесь, так что он даже наклонился вперёд, ожидая услышать мелодичный голос.

Сколь же сладко было от этих плавных, напевных речей светлой девы! И мёдом проливается на душу её заботливое внимание и добрый взгляд, так что падкий на красивую сказку, красивые слова и красивых дев менестрель таял, лишь изредка, не удерживаясь, посматривая на мирно улёгшегося дракона. И не знает Хайден, чьё внимание ему льстит больше: чёрного чешуйчатого Вулкана, спустившегося в реальность с тёмного неба прямиком из воображения Воробья, или этой чудной девушки.
Её речи о воздухе и солнце тепло и больно потянули за струны той лютни из плоти и крови, которая билась у Халле в груди. «Дар вольного полета к сверкающему в вышине солнцу…», - закрыв глаза, повторил про себя Хайден, смакуя ручьём льющуюся речь девы.
Почувствовав, ощутив намёк на невесомое касание у плеча, мужчина открыл глаза и, удивлённый, перевёл взгляд с белой ладошки на юное лицо. И снова ощутил ту странную, верную мудрость молодой девушки.
- Конечно, небес, я же Воробей! – рассмеялся Хайден в ответ, чувствуя, как по спине под грубоватой тканью дешёвой одежды побежали мурашки от таинственности и важности момента. Спугнул ли он своей шуткой глубину и истину, пришедшую вместе со словами Рассвета?
Она отстранилась и продолжила свой неторопливый разговор. Халле едва слышно вздохнул, внезапно вспомнив, как дети его городка складывали из тонкой бересты птичек. Ему захотелось подарить такую берестяную своей золотоволосой собеседнице.
- Уж на что я сам менестрель, Рассвет, а твои слова так неторопливо и мерно сплетаются в красивый узор! – бард прихлопнул в ладоши, выражая восторг. - Непостижима в детстве была мне тайна, - Хайден положил правую ладонь себе на грудь и слегка склонил спину в поклоне, подчёркивая, что речь идёт о нём, но не сводя при этом внимательного взора с собеседницы, - как матери моей и сёстрам удаётся своими руками творить чудо на моих глазах: под их руками подолы юбок и рукава рубах расцветали разноцветной сказочной вышивкой. Брал и я в неумелые пальцы иглу, но ничего, кроме неровной дорожки кривых стежков, у меня не выходило.
Мужчина оттянул край своей рубахи, где красовалась одна из украшавших его одежду заплат, показывая золотоволосой своё умение, и улыбнулся снова:
- С тех пор я подучился в латании одежды, и шов вышел более аккуратным, но я по-прежнему помню вышивку матери и знаю, что до неё мне – не невозможно, о, нет ничего не возможного! – но всё же далеко. Так и сейчас я чувствую, что пою я звонко, и песни сочинять умею, а так же ладно говорить, как ты – не могу. Уж не зачаровываешь ли ты меня, Рассвет? – растянув губы в весёлой улыбке, подмигнул менестрель. – Впрочем, я только рад, что искусство портного мне не далось. Представить только: не был бы я менестрелем, не встретил бы в горах вас! Моя доля мне преподносит сказки и на ухо шепчет свои советы, - приговаривая внезапно пришедшую на ум строчку, Хайден слегка поменял положение затёкшего тела, повернувшись к девушке чуть боком и к костру – спиной.
- Но я отвлёкся. Песня и игра – разве же плата для меня? Одно удовольствие будет исполнять для вас, - снова почтительный взгляд в сторону дракона. -  И правда, я любопытен донельзя, и не терпится мне узнать о драконах… и о тебе побольше!  Что ты, дева с солнечным именем, делаешь среди них? Каково это: лететь на чешуйчатой спине и чувствовать ветер и высоту? – Хайден спешил выговорить все накопившиеся у него вопросы. - Скажи, - Халле вспомнил вдруг, что всегда вызывало его интерес и сейчас показалось самым важным, - слышал я и рассказывал сам любознательным да жадным до историй, что драконы оборачиваться могут людьми, так что и не разглядишь в человеке древнее и мудрое создание. Мне ли не знать, что легенды да сказки обманчивы и изменчивы? Но хотел бы я знать, это – правда?

И плетётся, вяжется сказка, которую творят в одиноких молчащих горах эти трое. Золотоволосая берёт менестреля за руку своими маленькими ладошками и ведёт его между строк, смеясь и искрясь, кивая и соглашаясь. Рассказывая и показывая, где запутался в буквах завиток ветра, а где брызнуло на страницу морскими каплями точек. И менестрель послушно идёт и ведётся, где-то поддерживая под локоть лавирующую между хлёстких слов хрупкую деву, но оставаясь позади, больше слушая, чем говоря. И за двумя создающими полночную сказку творцами неизбывно присматривает обманчиво дремлющий Вулкан…
Хайден резко качнул головой, отгоняя красивые образы. Словно в тон ему дёрнулось в сторону пламя костра, взметнувшееся, как тугой парус бригантины, от добравшегося до укромного горного местечка ветра.
Рассвет касается его запястья – и снова бегут по коже мурашки. Будто из согревающего огня сотканный кот мимолётом потёрся о кожу. Будто языки пламени лизнули – но не обожгли.
А за спиной золотоволосой, где тени отплясывают своё театральное действие, теряется изящный силуэт тёплой девушки, а на его месте рвётся в крылатую высь гордый дракон.
Вмиг сложен воедино разорванный рисунок. Стали ясны и таинственный спутник, и удивительные познания о вольных полётах и драконах, и необычайная мудрость. Удивиться бы Хайдену: ну и счастливая же у менестреля судьба! Встретить – нет, привлечь! – двух представителей расы столь же давней, сколь и будоражащие воображение выдумщика-барда Изначальные; да и одного из них – в таком удивительно красивом человеческом облике, что ещё долго будет волновать сердце лютниста, разрывая его на строки. Но, переполненный ощущением чуда, Халле словно потерял способность изумляться. Сейчас всё так, как надо. И от этого просто и хорошо.
Два дракона, один менестрель. Менестреля завели в горы неспокойные ноги, направляемые не иначе как его менестрельской долей. Один дракон спустился на спине второго к свету костра. У каждого из них за спиной – целое прошлое, впереди – целая жизнь, но в данную тёмную пору они пересеклись, будто так и должно было быть.
И Хайден с неосознанной улыбкой только вглядывался в черты лица своей собеседницы, пытаясь уловить в нежных очертаниях намёки на то, как могла бы выглядеть эта золотоволосая миниатюрная девушка в своём истинном облике.
- Только встретив драконов, Рассвет, я понял, насколько же впечатлителен! – снова, непривычно робея, смеётся менестрель, взъерошивая себе волосы и опуская взгляд. Но не в привычках легкомысленного Воробья долго смущаться, и серые глаза снова лукаво глядят на Рассвет.
- Теперь мне кажется, что я просто не успокоюсь, пока не услышу полную историю твоей жизни, милая… дракона? – улыбается он, поднимаясь на ноги. Немного ждёт, пока онемевшие от одной позы ноги не отойдут, и направляется к сваленным рядом с костром веткам, подобранным в окрестностях. – Но я знаю, знаю, что слов и бесед, когда слушатели добры и приятны, всегда больше, чем времени. И даже мне уже многократно приходилось убеждаться, что стоит тщательно взвешивать монеты: и вместо того, чтобы рассыпать сор пустых бесед, подарить собеседнику несколько богатых светом слов… - задумавшись, Хайден ненадолго замолчал. Он поднял несколько веток, развернулся и положил их в костёр. Нахмурил лоб, припоминая что-то. - Единственная роскошь – это роскошь общения, - бард поймал взгляд девушки и подмигнул ей.
Пляшущие языки костра тут же обхватили ветки своим жарким танцем, отчего те затрещали и заискрились.
- Знаете, - сделав паузу, начал разворачивать словесное полотно разговорчивый менестрель, которому на ум пришла занимательная, глупая и лёгкая мысль, - я ведь родился в рыбацком городке, и, не подари мне ветер крылья на ноги, так и быть бы мне отцовским помощником и рыбаком. Но, хоть и взял я в руки вместо лодочного весла лютню, по-прежнему остался простым. И играю да пою я для таких же, как я – не во дворцах и не в замках, а в деревнях и на городских площадях. Так вот у нас, людей – простого народа, - есть несколько праздников. В день одного из них я был рождён, - Хайден сделал пару шагов в сторону своих нехитрых пожиток и принялся выискивать в них что-то. - Месяц Жизни богат на вольных птиц, - улыбнулся мужчина, ненадолго подняв голову в надежде снова поймать внимательный взгляд карих девичьих – драконьих! – глаз. – В двадцатый день принято дарить и угощаться печеньем в виде жаворонков и призывать весну. Я бы хотел подарить тебе радость и свежесть того праздника, - Халле покачал головой, - но у меня с собой нет ни печенья, ни даже коры, чтобы смастерить из неё птичку, которую ты могла бы отпустить на волю. Но есть ещё любимый мной праздник: день летнего солнцестояния, который настанет через три недели. Он мил мне искристым весельем, танцами, прыжками через костёр…
Хайден нашёл, что искал, и вытянул завёрнутую в рукав сменной рубашки флейту. Он поднёс её к губам и, проверяя, легко подул в неё, выпустив несколько высоких, лёгких нот. Удовлетворённый звучанием не отсыревшего дерева, менестрель продолжил:
- Я не могу себе позволить донимать тебя расспросами – всё равно моё любопытство неуёмно. Зато могу попробовать отплатить за подаренное чудо, - Халле подошёл к золотоволосой. - Праздник Жизни уже прошёл. Праздник Солнца ещё не наступил. Но почему бы нам не повеселиться, устроив свой небольшой, тайный праздник?
Хайден наиграл на флейте короткую и весёлую мелодию, после чего переложил флейту в левую руку и, улыбнувшись, протянул правую девушке:
- Станцуй со мной, Рассвет.